…Мир был маленьким, чистым и уютным, а море плескалось вокруг него, могучее и бескрайнее.

А потом из моря появился красный дракон с серебряными крыльями, и мира не стало.

Дым. Сладкий. Противный.

Папа, папа!.. три дня прошло, а я уже прожила три вечности, три раза солнце всходило над миром и покидало его, а для меня это было одним бесконечным мгновением, серым, соленым от крови в прокушенной губе, глухим от грохота в ушах…

Тебя больше нет.

Нет! не хочу! Так не бывает!..

Так не будет, я не хочу этого!

Море шумит, глубокий рокот должен утешить меня — я не хочу утешения! Я не ребенок, чтобы мне пели колыбельную…

Я безразлично смотрю на то, что осталось от красивого красного дракона, на угли, на дым, на обрывки серебряных крыльев. Половину останков успели прибрать ветер и волны, остальное скоро будет там же, исчезнет без следа. Как исчезли те, что явились с драконом…

Папа ничего не успел сделать. Он даже не пытался.

Все сделала я.

Папа, папа… если б ты хоть раз сказал, ЧТО дракон может принести сюда, если б ты не запрещал мне игры с водой и песком, — ты и теперь был бы со мной. Хоть раз спроси я, дура — а что там, за краем мира, за морем? — да, ты бы промолчал, но из этого молчания я бы узнала все, что нужно! Да ни один дракон из-за горизонта не успел бы вынырнуть!

Они называли себя героями.

Они хвастали, что раскрыли убежище Василиска, что Высший совет проявил беспечность и ненужное милосердие, когда позволил ему — тебе, папа! — живым покинуть пределы земли, взяв только обещание не возвращаться, пока не позовут. Они исправили досадную ошибку. Они, эти «герои», хотели потешиться и над телом… но тут пришла я.

Последний, когда стоял на коленях, когда жизненная сила покидала его, капля за каплей, — он почему-то не о себе подумал, а обо мне. Ему казалось, что меня тут быть просто не может. Он считал, папа, что ты пришел сюда один, что ты всегда был один, иначе для тебя никак невозможно, ни одно существо не способно находиться рядом с тобой, ведь один твой взор — смерть, медленная или быстрая — это уж как ты сам захочешь… они для того и пришли с пластинами блестящего металла, чтобы отразить смерть, которая жила в твоем взгляде, папа… а они пришли сюда не для того, чтобы умереть, совсем не для того, даже наоборот, до чего же глупо и неправильно все получилось…

Мысль героя умерла вместе с ним. Я отправила тело к остальным, но накрепко запомнила все, что увидела.

Папа, неужели ты действительно всегда был один? Неужели именно поэтому ты никогда не глядел на море, словно боясь за тех, на кого сквозь водную толщу падет твой взор? Неужели они были правы?.. Но если так, папа, то кто же я?

Нет! не надо, не отвечай!.. я боюсь услышать этот ответ!..

Наш маленький мир был уничтожен три дня назад. Ветер, солнце, луна, звезды, море, деревья, трава, песок — они останутся, но только они. Еще шесть дней — и пропадут последние следы, оставленные тобой, папа.

И я тоже пропаду, ведь верно?

Ведь ты просто выдумал меня, чтобы не быть одному, чтобы тебе не было скучно ждать, пока тому, настоящему миру снова понадобится твое могущество — лишнее и опасное в дни мира, но незаменимое в дни войны.

Ты выдумал меня, ты выдумал мою привязанность и любовь, мои сны о былом и знания о грядущем, мои умения и детскую жажду интересного… это ведь так, папа?

Не отвечай, Василиск. Не нужно.

Я поняла это три дня назад.

И выдумала красного дракона с крыльями цвета серебра.

ВЛАДИМИР РОГАЧ

Право

Воины в черных доспехах, шлем каждого из которых венчал перевернутый ущербный месяц рогов, а щиты сверкали семизвездным узором Карающей Длани, указывающей путь к закату, вырвались из ночи лоскутами темных снов, сея вокруг себя сны без сновидений, лишая спящих пробуждения, даруя успевшим открыть глаза последние грезы.

Ночь рвалась в клочья, вспыхивая криками боли и страха. Ночь убивала молча, душа боевые вопли редких защитников…

Воины в черном пришли не за добычей — в селении почти нечего было взять. Воины в черном принесли страх — чтобы оставить его здесь, чтобы прочие боялись увидеть сон про рвущуюся на лоскуты ночь и платили за возможность проснуться.

Что в твоем сне, воин?

Я не вижу снов.

Тогда проснись.

Зачем?

Чтобы уснуть снова…

Немхез не видел снов — служба отучила его от этого. Немхезу было уже за четыре дюжины — и он был отпущен на покой. Однако воинская привычка оставалась — и ночь не дарила ему снов.

Все еще не считающий себя старым рубака, опытный ветеран, которого долго не хотели отпускать, ценя умение и доблесть, — он проснулся рывком, выхватив себя из забытья, словно клинок из ножен…

Костер показал темному небу язык и рассыпался трескучим искристым смехом, на миг украшая темный свод парой сотен новых звезд. И рядом с Карающей Дланью на протяжении целого вдоха застыла еще одна рука — словно протянутая для пожатия. Но — мелькнула и пропала, сжавшись в кулак, бессильно опустившись вниз.

— И он проснулся и всех их победил? — спросил мальчишка лет пяти у рассказчика, чьими знакомыми ему с колыбели чертами сейчас играли отблески пламени, превращая лицо в забавную и жутковатую маску. — Ведь он мог? Да, дед?

Дед усмехнулся, и морщины, сплетаясь с тенями, изобразили на лице добрый десяток сменивших друг друга масок, каждая из которых была совершенно отлична от предыдущей и нисколько не похожа на следующую.

— Он мог. Но этого мало.

— Но ведь он победил?

— Потом… — На морщинистом лице сменилась еще дюжина масок.

— Потом победил?

— Потом доскажу. Отправляйся спать.

Мальчишка вздохнул. Хотелось дослушать — чуть ли не так же сильно, как хотелось спать. Тем более что дед после всех привычных сказок начал рассказывать про Право.

— Он ведь имел Право их победить? — уже согласившись с неизбежностью сна, спросил мальчик.

— Потом…

Старики всегда рассказывают детям о Праве. Чтобы знали. Потому что Право имеет каждый. И каждый может им воспользоваться. Как Немхез…

Никогда эту историю не рассказывают сразу до конца. Пусть думают о том, что будет потом. Пусть думают уже сейчас — потому что имеют на это право.

Пусть думают, что будет потом. Всегда думают. Это тяжело — иметь Право.

— Ты обещал рассказать, дед! Что потом? Он проснулся и всех их убил?

— А ты бы убил? Всех?

— Но ведь они убивали!

— Но ведь он — не они.

— Но он же имел Право!

Это так просто — когда имеешь Право. Ты можешь убить всех.

— Тебе сегодня в школу. Там тебе расскажут лучше.

— Но ведь там это расскажут другие! И не сразу — потом! Вон, старший брат уже год в школе — а молчит. Я, говорит, думаю, что тебе пока рано. Потом, говорит, может быть…

— Я расскажу. Сегодня. После школы.

— Ладно.

Наряду с грамматикой, математикой, риторикой, музыкой, физической подготовкой и богословием во всех школах есть отдельный курс — занятия по Праву. Это очень важно. И начинают с этой же истории, не дорассказанной старшими дома, — с истории про Немхеза, воспользовавшегося Правом.

Ночь убивала молча — но не тихо. Многие не хотели умирать, успев все-таки проснуться. Их крики и подбросили старого рубаку с кровати. Меч уже в руках — он заменит и одежду и броню.

Едва ли кто из воинов в рогатых шлемах мог бы выйти с ним один на один — и Немхез знал это. Да даже и дюжина…

Дверь, издав предсмертный вопль, рухнула внутрь, впуская ночь в дом. На голове ночи — перевернутый месяц, в руке — кусок темного небесного свода с Карающей Дланью, в другой — меч…

Рогатый не успел поднять клинок — и тихо опустился сам, заливая пол кровью из рассеченного горла. Но за ним шел еще один… И еще…